Андрей Шталь

Мутабор

Достоевский купил топор,

Мыслей в небо отправил табор.

Он сказал себе: «МутабОр»,

А Господь прошептал: «МутАбор».

 

И пошел по Руси студент

Куролесить, отбросив жалость.

Так старушка в кровавый день

Без процентов совсем осталась.

 

Мы мутируем с каждым днем,

Мы меняем себя и время.

Мы готовы пойти на дно,

Чтоб потом оказаться в небе.

 

Пусть писатель, отбросит стыд

Показаться народу грешным,

Все: студент и старуха – ты,

И топор этот – твой, конечно.

 

Вы не ставьте ему в укор

Чернь души иногда хотя бы.

Заклинание: «МутабОр!».

Голос Бога в ответ: «МутАбор!»

Яблочный сок

Утром соус – непременно аджарский,

За гарниром – обязательно сок.

Доля яблока – упасть и отжаться,

Доля пули – продырявить висок.

 

Доля снайпера – иметь точку зренья,

Наблюдая за открытым окном.

Потому-то мы и ценим мгновенья,

И не думаем, что будет потом.

 

Я же снайперу в окно строю дули,

Я сегодня смог внезапно понять:

Сок закончился, а значит, и пули

Не найдется у него на меня.

Жатва

Никому не желаю я зла,

И зерном наливаюсь как злак.

По соседству ж другие поля

Косит трактор, солярку паля.

 

Сколько ж надо мне похоронить,

Чтобы стала вдруг по херу нить,

Та, что держит меня на земле,

И под лопасти трактора лечь?

Пора сливать воду

Безжалостны годы,

Зачеркнуты весны.

Пора сливать воду,

Пора сушить весла.

 

Всеобщее счастье

Воняет парашей –

Все то, что сейчас есть.

«Пора, брат», пора же

 

К последнему такту

Свести смысл куплета,

Купить себе тапки

Белее рассвета.

Святой Николай

Не падали звезды, не полз по трубе Санта Клаус,

Не мерзли олени в забытом и старом дворе.

Я долго сидел и стучал по компьютерной «клаве»,

Хотелось стихов, получался бессмысленный бред.

 

А после мне снился раскинувший руки Коперник,

Как звездная пыль набивалась в карманы ему.

Был месяц последним, за ним начинается – первый –

Движенье по кругу на свет и обратно во тьму.

 

Встречать Новый Год и не чувствовать нового года.

Эпоха римейков замкнет повторения круг,

Вернется все то, что сегодня выходит из моды…

Но все же, я знаю, но все же, я верю, что вдруг

 

Копыта в снегу во дворе искупают олени,

А лени не будет. Засветятся звезд купола,

С еловою веткой гонцом необычных явлений

Коперник вползет по трубе, как Святой Николай.

Вдова

Свирепствует ветер с листвой в хороводе.

Погода дрянная. Дрянная погода.

 

Опавшие, павшие, словно солдаты

Последние листья – прощальные даты.

 

Вдовой плачет осень в деревьях раздетых,

А помнится, было же здесь бабье лето.

 

Но баба теперь превратилась в старуху,

И скоро земля для нее станет пухом.

День космонавтики

Мякиш в кармане нащупай хлебный,

Вспоминая запах полей и пыли.

Где теперь песни, что пел нам Леннон?

Птицы мира в драке сломали крылья.

 

Бьют пацифистов – они крепчают,

Но идеи хиппи теперь – чужие.

Нет больше радости – за плечами

Катаклизмы, клизмы и пища жизни.

 

Голуби стали бульоном в супе,

Из желудка воздух ушел в отрыжку.

Вновь ты сидишь в тишине насупясь,

И читаешь молча в сортире книжку.

 

В «Книге Мормона» намек на вечность

Посильней, чем сказочки Кастанеды.

Если поймешь, что заняться нечем,

Смастери скафандр, и «канай отседа».

 

Завтра наступит, но будет поздно:

Путь к луне не ближе, чем к геморрою,

В груду камней превратятся звезды,

Космодром не примет своих героев.

Любимой

«В тебе так много кислорода,

Что я… дышать… не успеваю!»

 

Екатерина Шталь

 

Задыхаюсь, как будто мне

Кислород не проходит в кровь,

И пульсирует каждый нерв

От того, что мы были врозь.

 

День прожить без тебя – слабо,

А неделя – почти что смерть.

И, конечно, не дай мне Бог

Надышаться тобой суметь.

Никчемный стишок

Каждый день приходится вгрызаться

В мировой поэзии хребет,

Чтоб немного благ цивилизаций

Как заначку припасти себе.

 

Бытия познав баланс и смету,

Трезвым ли, накуренным, бухим,

Чтобы стать возвышенным и смелым,

Я учился сочинять стихи.

 

Завязать бы, не писать ни слова,

И отправить душу на покой,

Потому как здесь ни что не ново,

Мучиться и гнать строку на кой?

 

Я же не стальной и не железный –

Кожи человеческой мешок.

Из себя в астрал куда-то лезу,

Чтоб никчемный сочинить стишок.

 

Быть поэтом пагубно и дурно,

Но берет их доля в оборот,

А меня в раю литературном

Лермонтов найдет и оборёт.

Ставка на жизнь

Мир меняется, люди – все те же,

Что доказывать здесь и кому,

Коль встречают тебя по одеже,

А хоронят потом по уму?

 

Ежедневно надеются, дышат

В мыльном вареве зыбких побед

Эти шесть миллиардов людишек,

Чтоб когда-нибудь выйти на свет.

 

Жизнь – не больше, чем ставка с бегами,

Самый наглый вползает на трон,

Если завтра раскинуть мозгами

По стене не заставит патрон.

Облака

Посмотри наверх и согласись-ка:

В небе много всякой ерунды.

Облака как сморщенные  сиськи,

Или целлюлитные зады.

 

А под ними занятые люди

Пробежали и бегут опять.

Задница над миром или груди

Сходу  в суете не разобрать.

Кошки-мышки

Амба, хана ли,

Слежка – наружка?

Кошки загнали

Мышку-норушку.

 

Дырку от сыра

Выкуси, съешь-ка.

Вот тебе, сирой,

Кошки и слежка.

 

Может, когда-то

Выпадет случай,

Станешь крылатой

Мышью летучей.

 

Если досрочно

Не укокошат,

Срать будешь ночью

Сверху на кошек.

Октябрь

Начало холодного месяца.

Ветров завывающих тон,

Но солнце в карман не поместится,

А клены роняют пальто.

 

Усталость давлением в голову

И гипертонический криз

На фоне холодного, голого

Под реквием в стиле стриптиз.

Дрезина в небо

Как рельсы надо мною провода,

Идущие отсюда в никуда.

 

Дрезиною по Млечному пути

Спокойно едет мой беспечный стих.

 

Я изучить готовлюсь от и до

Огни летящих встречных поездов.

 

А жизнь, она на то мне и дана,

Чтоб семафорить звездам из окна.

Черный человек

Мама,  мама,  ты  слышишь,  мама,

Черной  птицей  летит  печаль,

И  надрывно  стучат  там-тамы,

И  стихи  в  голове  звучат.

 

Я,  наверное,  скоро  чокнусь,

Но  такая,  видать,  судьба.

Он  приходит  чужой  и  черный,

Говорит  про  царя  и  баб.

 

Я  ему  признаюсь:  «Мне  плохо,

Разрывается  голова.

Здесь  другая  совсем  эпоха,

И  другие  давно  слова».

 

Он  в  ответ  говорит:  «Терпите,

Даже  если  не  хватит  сил».

Приглашает  приехать  в  Питер.

Лучше  б  в  Африку  пригласил.

 

Там  под  снегом  не  плачут  травы,

Там  бывает  тепло  зимой.

Вы  не  правы,  мой  гость,  не  правы,

Что  явились  ко  мне  домой.

 

Я  и  сам  здесь  больной  и  лишний,

И  от  матери  прячу  взгляд.

От  бессонницы  сносит  крышу.

Скоро  буду  в  себя  стрелять.

 

Пистолет  мой  не  даст  осечки,

Так  закончится  черный  бред…

Вновь  на  черной-пречерной  речке

Черный-черный  умрет  поэт.

Живые мишени

Поэту доктора взломали череп,

Его подруга умерла на трассе.

Я прохожу опять все это через,

И, видит Бог, я в корне не согласен.

 

Я лучшего не жду, по всем приметам

Всевышний утомился от прошений.

Скажи, Господь, зачем тебе все это?

Мы для тебя – бегущие мишени.

 

Погоня будет страшной, но не долгой…

Успеть бы мне со всеми попрощаться.

Но, как потом суметь остаться добрым,

Стихами воспевать любовь и счастье?

 

Любая ложь однажды выйдет боком,

Любая фальшь читателю заметна.

И я готов идти войной на Бога

За каждого знакомого поэта.

 

Я выберу себе иное кредо,

Я преклоню пред ним свои колени,

Когда Господь устанет от поэтов,

И перестанет выбирать мишени.

Цветущие каштаны в сентябре

Остановись, почувствуй, человече,

И оцени сложившийся момент.

Каштаны в сентябре пускают свечи

Такой себе природный феномен.

 

Торчат соцветья нежными дарами

Возможно, это мелочь, ерунда,

Но осень не пугает их ветрами,

А старость не наступит никогда.

О вкусной и здоровой пище

Жизнь запускает свои жернова.

Были проблемы – я пережевал.

 

Ходишь по краю, стоишь на краю.

Будут проблемы – вновь пережую.

 

Жадно глотаю я каждую весть.

Новая пища, и, значит, я есть.

 

Боже, пошли мне не манны, а сил

Жизни оковы все перекусить!

Бабланы

Слышал я, что в дальних странах,

И не в дальних кое-где

Водятся зверьки – бабланы,

И бабло плодят в гнезде.

 

Забродившего компота

Выпью для опохмела,

И отправлюсь на охоту,

Чтоб добыть себе бабла.

 

Взяв в сообщники Степана,

Безработного дружка,

Отловлю я всех бабланов

Постепенно, но пока

 

Мне Степан сказал: «Интрижка

Это все и суета.

На тебе, приятель, книжку,

На досуге почитай.

 

В мире, глянь, воюют кланы,

Войны порождают зло.

А виной всему – бабланы!

А виной всему – бабло!

 

Страшные бабланы твари,

Сгинуть можно за гроши.

Подыщи себе, товарищ,

Лучше дело для души!»

 

В общем, все идет по плану.

Я читаю «Капитал»,

Но мечтать ловить бабланов

Ни фига не перестал.

Свеча горела

Мне вспоминается строка

Из Пастернака

О том, как воск из ночника

Куда-то капал.

 

Она и я в одном дому,

Меж нами сходство.

Мы точно знаем, что ля-мур

Не терпит скотства.

 

И наших игрищ суета

Чиста. Тем паче,

Что я склоняюсь к воротам

Ее горячим.

 

И снова свежую постель

Сомнут два тела.

Ей нравится рожать детей,

А мне – их делать.

Закрома Родины

Ходорковского не подсиживал,

У Чубайса не тырил свет.

Только жизнь все равно – бесстыжая,

Ни здоровья, ни денег нет.

 

А так хочется быть богатым мне,

Чтоб заморскую жрать халву.

Превратиться бы в аллигатора,

Или как там их всех зовут?

 

Березовский – враг, и Мавроди – враг,

Абрамович – конкретный враг.

И меня не пускает Родина

Чуть пошариться в закромах.

 

Я запасы ее потрогал бы

Но не стал бы входить в азарт.

Для себя бы забрал не много я,

И не мало. Лишь миллиард.

 

Но, поскольку украсть не в силах я,

Происходит одна фигня:

Украина ли, блин, Россия ли

Разворованы без меня.

Жили-были дед и баба

Жили - были дедка с бабкою.

Не богаты были бабками.

 

Вот и ели мало каши,

Пить хотели – молока шиш.

 

В кране также мало жидкости.

Не иначе в доме жид гостит.

 

Это он ворует гвозди

И испортил в доме воздух.

 

Это все они, пархатые,

Изгаляются над хатою.

 

От того старик старуху

Кулаком ударил в ухо.

 

Бабка тут же деда скалкою.

Получай, старик, не жалко ей.

 

Дела проще нет и легче

В драке ближнего калечить.

 

В бучу по любому случаю

Может влезть страна могучая.

 

А потери в той войне

Спишет на жидов. Вполне.

Спите, милые задрочки!

 

Время тает поминутно,

Но чуть-чуть в запасе есть.

Что мешает помянуть нам

Совесть, доброту и честь?

 

Выпить водочки-паленки,

И произнести за сим:

- Царство Божье вам, девчонки,

Мы вас помним и скорбим.

 

Были вы в стихах воспеты,

Были в обществе в цене.

А сейчас говно-поэты

Сочиняют о говне.

 

Все теперь мертво и глухо:

Бабки, подлость, кутежи.

Пусть земля вам будет пухом!

Мы же остаемся жить.

 

Будем глотки рвать друг другу

Убивать и воровать.

Но однажды, на досуге,

Мы помянем вас опять.

 

Черканем о вас две строчки

На заборе или в СМИ.

Спите, милые задрочки!

Жизнь прекрасна, черт возьми!

Больничное

Этот мир в спазмах боли не дремлет.

Но не стоит его упрекать.

Кожу с неба сдирают деревья,

И кровит свежей раной закат.

 

Ощущенье болезни знакомо,

И диагноз поставлен давно.

Вечный творческий зуд насекомых

За открытым больничным окном.

 

Там, под небом, творится такое,

Что уже барбитура не в кайф.

Вновь наркоз не приносит  покоя,

Потому что болезнь глубока.

 

Заползает она в каждый орган…

Значит, скоро наступит хана.

Терапия соседствует с моргом –

Потрясающий вид из окна.

 

А  роддома  отсюда  не  вижу,

Смысла  нет  его  взглядом  искать.

Кожа с неба все ниже и ниже.

Я рукой достаю облака.

Поэт

Поэт себе не ищет блага,

Измерив жизнь на свой аршин.

Он Дьявола заставит плакать,

Он сможет Бога рассмешить.

 

Поэт с судьбой играет в покер,

А деньги превращает пыль.

И, верю я, поэту по хер

Любое мнение толпы.

 

А ты, пройдя своей дорогой

Найдешь ли в строчках свой акцент?

Что скажешь ты, представ пред Богом

И Дьяволом в одном лице?

Азбука Божьего лова

Что мне надежда на новое чудо,

Вера в спасенье людей?

Стал я для мира лишь куклою вуду,

Жертвою ржавых гвоздей.

 

Чую, как снова меня укололи

В сердце, глаза и живот.

Пастор, приехавший к нам на гастроли

Нагло с афиши соврет.

 

Дескать, Господь меня любит больного…

Что же спасать не спешит?

Все это – азбука Божьего лова,

Купля – продажа души.

 

Мне же свою продавать не охота,

Цены сегодня не те.

Завтра мне снова идти на работу,

Скромно висеть на кресте.

Бульдозер Джона Химейера

Время плюнуло в нас диким смехом химер,

Превратить попыталось в рабов.

Заводи свой бульдозер скорее, Химейер,

С неба смотрит и ждет тебя Бог.

 

Есть дорога домой, есть рычаг и броня,

До финала добраться сумей.

Это то, что врагам у тебя не отнять.

Улыбнись на прощанье,  Химейер.

 

Улыбнись, получая удар по лицу,

Но ударь со всей силы в ответ.

Бог не каждого здесь вызывает на суд

Без свидетелей в свой кабинет.

 

Потому, бесполезен тебе адвокат,

Просто нужно кому-то начать.

Посмотри, как над миром сочится закат

И на вечности ставит печать.

 

Государство преступников, взяток и лжи,

А перечить их нравам – не сметь!

Не такою тебе представляется жизнь,

Не такою является смерть!

 

Для полета души наступает размах,

Если нечего больше терять.

И, когда твой бульдозер пойдет по домам,

Бог спокойно хлебнет вискаря.

Живой

Не сметь!

Руки сложить не сметь!

Не смерть!

Это еще не смерть!

 

Не смог…

Я ничего не смог.

Не смог,

Это пока не смог.

 

Богат…

Думкой дурной богат.

Бог – гад?

Может ли быть Бог – гад?

 

Лжи вой…

Как надоел лжи вой.

Живой!

Я до сих пор живой!

Прощайте!

Сапоги-скороходы тесные,

Но других не послал мне Боженька.

В этой Богом забытой местности

Ежик ходит в тумане с ножиком.

 

Убивает он безнаказанно,

Если встретит, лошадок с принцами.

Эта сказка сродни сарказму, но

Нет других здесь историй, в принципе.

 

Жить легко без души и облика,

Усадив лучших баб на чайников.

Я хочу улететь на облако,

Что лежит за семью печалями.

 

Расставанье не будет долгое,

Растворюсь, как сумею, щелочью.

До свидания, люде добрые!

Нет, прощайте на веки, сволочи!

Хочется

Небо совал в карманы я,

Вынул назад обманов яд.

Сколько я истин постиг?

Хочется искренности…

 

Если из рук все валится,

Проще держи овал лица.

Толку страдать голытьбе?

Жизнь ускоряет свой бег.

 

Месяц висит рогаликом.

Мне бы лететь Гагариным.

В лучшем из лучших миров

Ждут меня пища и кров.

Голодная совесть

Доведенный почти что до ручки долгим поиском смыслов сакральных,

Где другим формируют мышленье хиппи, панки, блатные, скины,

Буду снова искать вдохновенье в нищете и унынье окраин,

Буду небо вычерпывать ложкой, и давиться горбушкой луны.

 

Я, идущий  от пиршества жизни по невидимой кромке заката,

Подаю  нищим хлеба и зрелищ из дорожной котомки своей

Мне в наследство осталась свобода, как несвежая, грязная скатерть

А еще есть голодная совесть. Знать бы только, что делать мне с ней?

Блюз

Он в потерях своих никого не винил,

Но в часы обостренных утрат

Доставал из кладовки забытый винил,

Заставлял радиолу играть.

 

Что с того, что невзгоды кусают как вши,

И повесился месяц в окне?

Что с того, что для тонкой, ранимой души

Ни пространства, ни времени нет?

 

Если минус на минус, получится плюс.

По-другому и быть не могло.

Черным ангелом с неба спускается блюз

И винил обжигает иглой.

 

Звук вползает в колонки треща и свища

В тесноте холостяцкой норы,

Выгоняя наружу гнойник из свища,

Воспаленный душевный нарыв.

Размножение спорами

Есть и у слов цена,

Спорами размножаясь,

Видится семинар

По выпусканью жала.

 

Крик, как икру, меча

Дружно толпа орала,

Кто-то искал меча,

Кто-то желал орала.

 

Все вы не йогурт ртом

И не квасок надпили…

Резать легко гуртом,

Ставить в сердцах надпилы.

 

Бойся, терпи, вой, ной,

С чувством вины ли, долга.

Слово идет  войной,

Эта война – надолго.

 

Линию каждый гнет.

Мысль нарастает комом.

Громких полемик гнет

Вам отрыгнется комой.

 

Горло затянет жгут,

А впереди – огни ли?

Разум безбожно жгут

Стрелы словесной гнили.

Овечность

Не ради красного словца

От а доя словесник речь постиг.

Над миром властвует овца,

Мы говорим с тобой о вечности.

 

А вечность к нам придет в шерстИ,

И пользу, если вдруг наваришь, - кинь.

Все то, что я пускаю в стих,

Ты можешь распустить на варежки.

 

Дыши спокойно и легко!

Поэту нужен безупречный стиль.

Бараний царь стрижет лохов,

А мы с тобой стрижем овечности.

Там, где меня не будет

Там, где меня не будит

Утренний лай собак,

Тучи поднимут груди,

Свистнет на горке рак,

 

От и до станет ярко,

Небо откроет код,

Выйдет скот и доярка

Выцедит молоко,

 

Чтоб понести в сосуде

Детям дары коров…

Там, где меня не будет

Больше…Ну, будь здоров!

Яд для героя

Если ты превратишься в Орфея,

То сомненьем себе не вреди-ка,

Чтоб из ада вернуться с трофеем,

С долго ждущей тебя Эвридикой.

 

Потому что в страстей круговерти

Увлекаются боги игрою,

Но любовь обретает бессмертье,

А сомнения – яд для героя.

Бред

Шизофрения как дар.

Знает поэт любой,

Шизофрения – когда

Бог говорит с тобой.

 

Найден поэту уют.

Нега, покой и лень.

Тапочки всем выдают,

Кормят три раза в день.

 

Сдать на анализ мочу –

Все, что вам должен псих.

Я ж неустанно строчу

Великолепный стих.

 

Сей гениальнейший бред

Бога повергнет в плач.

Ежели Бога вдруг нет,

Значит прочтет главврач.

Недра

Недра разинут пасть

Жадно, маняще, щедро.

Я в эти недра – шасть!

Как хорошо мне в недрах.

 

Знаю я жизни соль.

Муж и жена – едины.

Каждую ночь с тобой

Я постигал глубины.

 

Счастья иного нет,

И никогда не будет!

Где-то на глубине

В недрах родятся люди.

 

Недра подарят жизнь,

Недра сулят удачу.

Чувствуешь, как дрожит

В недрах мой ствол горячий?

Нежный человек, йети

Ты сумела его встретить,

Пригласила на белый танец.

Нежный твой человек, йети,

Первобытный неандерталец.

 

Он был послан тебе Богом,

Молчаливый, спокойный, гордый.

Шерстяные его ноги,

Волосатые грудь и морда.

 

Он в постели, как зверь дикий,

У тебя снова крыша едет.

И от ваших в ночи криков

За стеною не спят соседи.

 

В батарею стучат в раже,

Настрочили вагоны жалоб.

Йети снова тебе скажет:

«Это зависть у них, пожалуй.

 

Не дано им понять, гадам,

Первобытные страсти йети.

Нам плодиться с тобой надо,

Йети ждет, что родятся дети».

На дне

Ветер продувает улицы насквозь.

И болит ключица, видно, на ПОГО–

ДУмаю о том, что летом не сбылось,

Я хочу покинуть беспокойный ГО–

 

РОДина, читал я, это где тепло,

Где прекрасно кормят, и не лезут в ДУ-

ШИрока Отчизна, но везде – облом,

Радует, что где-то в мире еще ХУ-

 

ЖЕртвами мы пали в битве роковой.

У судьбы проказы – страшная печать.

Жизнь уже не сможет успокоить ВОЙ-

НЫнче воет ветер, ангелы молчат.

Великий Пионер

Павлику явилась тень отца,

На его глазах горели  слезы,

Тени предков встали у  лица.

Ты – фамильный отпрыск их, Морозов.

 

Быть или не быть? Вот в чем вопрос!

Он страшней чесоточного зуда.

Преданный Иудою Христос

Подарил бессмертие Иуде.

 

Не иначе, этот путь – к добру!

На арене жизни – та же пьеса.

В небеса ты крикнешь: «Аве, Брут!»,

Небеса ответят: «Аве, Цезарь!»

 

Только так! Иного не дано.

Жалит жизнь стремительно и метко.

Коммунисты увезли зерно,

Над лицом нависли тени предков.

 

В сердце – нож. И вот уже – каюк.

Павлик презирает полумеры.

Но, когда Иуда был в раю,

Павлик стал Великим Пионером.

Маленький прочерк

Иллюзорность событий поймешь, между прочим,

Осознанием двух окончательных дат.

Между датами жизни и смерти – лишь прочерк.

Только маленький прочерк. У всех. И всегда.

 

Может, вовсе и не было этого мира?

И не важно, какой ты отсчитывал год?

Нет богатых и бедных, рабов и кумиров.

Здесь никто, никогда и ни с кем не живет.

 

Есть лишь холмик ненужной космической пыли,

Есть лишь эхо чужих похоронных речей,

Есть лишь маленький прочерк на чьей-то могиле…

Остается лишь выяснить только: на чьей?

Струя

Говорят, что другие попали в струю,

Я же все вычисляю: чем пахнет струя?

Под гитару похабные песни пою,

Никого не боясь, ничего не тая.

 

Жив, здоров и пока не посажен в острог,

Не сломал себе шею в бегах за у.е.,

Как умею, так строю свой тихий мирок,

А другие тем временем мокнут в струе.

 

И когда на планете начнется потоп,

И когда станет ближе великий финал,

Сохранить бы мне пару разнузданных строк,

Как два пальца, которые не об…