Екатерина Шталь

Моему папе

 

Как лебеди,
            скользили по воде
                        два трепетных весла…

Все были чуть моложе,
совсем чуть-чуть,
            каких-то двадцать лет.

За двадцать лет
            перевернулся свет,
                        как лодка…

 

***

Этот холод нежнее тебя:

так он ласково пальцы сжимает,

обнимает за шею, сопя,

больно кожу за пазухой щиплет,

забирается мне в рукава…

 

Этот холод теплее тебя.

Он решил заморозить мне нервы.

Мимо нас Снеговой королевы

прогремит ледяная арба.

Мы запрыгнем в нее на ходу,

полетим по цыганским дорогам…

 

…Я шепчу ему:

                           "Милый… не трогай!..

Ну не трогай…

                           Ведь я… пропаду…”

 

Набросок

 

Ступеньки перехода полоскал

апрельский дождь.

И скрипку рук своих теплом ласкал

один,

Другой делил с гитарой дрожь

озябших на ветру

                              изящных пальцев…

На лица молодые кинув взгляд,

я шла своей дорогой…

 

***

Был на дворе двадцатый век

и снег…

Все в первый раз:

и детство каждого из нас,

и юность,

что ни шагу без греха.

Страдали мы

от непохожести – снаружи,

безбожием – внутри,

и верою – еще на душу глубже.

 

Верлибр

 

Если бы научиться

использовать

тепло
только что снятого белья,

скольким путникам,

блуждающим во мраке,

можно было бы

осветить дорогу!..

 

***

Глухо, ни зги не видать,

         леденеет дорога.

Путнику пусть в эту ночь

         позавидует черт.

Мир, нам казалось бы, –

         пуст, заморожен и мертв –

Только горит вдалеке

         огонечек у Бога.

 

Холодно в келье твоей,

         золотая печаль.

Все по уставу, да не по душе –

         что греха таить…

Пташкой бы мчаться

         в порывисто-синюю даль

Над покосившимися

         порыжелыми хатами…

 

И отдаваясь

         томительно, жадно – любви,

Знать: это сила, и слабость,

         и суть человека.

Перечислять все дрожания

         пальцев и веток

В воспоминаниях

         самой седой головы…

 

Холодно в келье твоей:

         только ветер – и мы.

Да тишина:

         тишина –  от стены до порога.

Да посреди безучастной

         безвременной тьмы

Светлой надеждой

         горит огонечек у Бога.

 

Монастырская

 

Осенью,

чтоб в небеса распахнулась душа,

Высохли слезы, и чтобы тебе не мешать,

Радость моя,

я уйду в монастырь.

 

Там мне не нужно, боясь теплоту потерять,

Как заклинание, каждую ночь повторять:

Сердце мое,

не остынь...

 

Сладко пьянят, отвлекая от тягостных дум,

Яркие астры в пустом монастырском саду.

Счастье мое,

как мне радостно жить!

 

Кроме молитвы и старых божественных книг,

Жизнь моя в том, что тебя не могу ни на миг

Радость моя,

не любить!

 

***

Стихари-виршомазы:

не гаснет свеча до зари,

И чернилами залито

легкое платье Эрато,

и Эрато истерзана

до кровоточащих ран,

Но Эрато воскреснет –

воскреснет на новом закате,

Чтобы с новою силой лететь

на свечу и обман.

 

Alma mater

(ирония)

 

О, священные стены обители муз!

Я для вас покидаю свой маленький город –

Околоток, который немыслимо дорог

мне, в который, я знаю,

не скоро вернусь,

Чтобы каждое утро встречать глубиной

Феерических снов, как положено детям.

…А теперь я теряюсь в метаниях где-то

Между этой и тою священной стеной.

 

***

Любить единожды, однажды! –

         мечта и риск –

Не упадет на землю дважды

         осенний лист.

 

Святой огонь в душе лелеять

         слепой любви! –

И все равно не стать теплее

         сырой земли.

 

Ласкать на золото похожих

         волос реку –

И все равно не стать дороже

         чем горсть песку.

 

Быть светлой, радостной и ясной –

         глаза без слез –   

И все равно не стать прекрасней

         и ярче звезд…

 

Бежать прижизненного тленья –

         земных оков –

И не найти успокоенья

         среди крестов.

 

На беспечалье

 

На беспечалье  и любовь –

Предмет для грусти. В диком крае,

Где поцелуями карают,

где приговор из нежных слов…

 

Где сон и явь не далеки,

где не дано душе закрыться,

И где умеют бескорыстно

любить не за, а вопреки.

 

Дай руку! Шелли наизусть…

Надежда – путь единоверный.

Услышь, как вздрагивают нервы,

играя сладостную грусть.

 

На губах тает снег

 

На губах тает снег.

Тает снег на губах, на губах…

Отражается красный неон

в фиолетовых лужах,

И, блистателен, весел и свеж,

и немного простужен,

Ты идешь по блистающим улицам

города Ах.

 

Тает снег на губах.

Тает сладко во рту карамель.

Ты уйдешь по скрипичной струне,

по ступенькам заката,

И воздушный слепой поцелуй

не найдет адресата

Сквозь капризную

мартовской ночи сырую метель.

 

Ты растаешь, как снег.

И пойдут о тебе поговоры…

Молодой сюзерен

прокопченных немеркнущих звезд.

 

…Только в городе Ах

будут вечно гореть светофоры

В память искры сухой

ароматных его папирос.

 

***

Пойдем туда, где тишина

обнимет нас, возьмет за плечи,

где тонким лучиком луна

зажжет лампады, сны и свечи.

 

Где ты прикуришь от звезды,

любуясь несказанным светом,

но из твоих горячих губ

я молча выну сигарету..

 

…До сна, до боли, до конца –

во всем, во всем тебе признаться…

А после – плакать и смеяться

в лучах полночного венца.

 

Тревожность

 

Тревожность.

            …Тучи мошкары,

Рябь на реке,

густое небо.

 

Луна

Над городом твоим

Большая.

Как буханка хлеба.

 

Тревожность.

            …Хочется домой.

 

Художник               

 

Он – обманщик. Он любит гуашь.

Ни белил не жалея, ни глянца,

На тебя не жалея румянца,

Он рисует апрельскую блажь.

 

Словно карты в его рукаве,

Соловьиные звонкие трели

В окна низеньких келий летели,

Пропадали в высокой траве…

 

Он – художник. Он может забыть,

что когда-то – хорошим и скромным –

он скучал по своим и по дому,

и считал вдоль дороги столбы…

 

Перепутать небес волшебство

с ликованием первой метели,

с волхвованием сна у постели

и покаяться – под Рождество.

 

Японские мотивы

 

Уходя – уходи, отпускаешь –

            скорей отпускай.

Полудождь-полуснег, полулед –

            нерадивое сердце.

И снежинки в лучах фонарей

            из кварталов кагай

Исполняют на старый манер

            шаловливое скерцо.

 

Полудождь-полуснег, полумрак,

            полушепот "Люблю…” –

Пробирает насквозь

            равночувствие и равнодушье.

Запотевшие стекла

            хранят иероглифы "люй”,

И дыхание маленьких губ

            дурманящее и душно.

 

Полудождь-полуснег, полусон,

            полустон-полусмех.

 

Ночь осенняя рвется по швам

            от холодного ветра…

Возлюбившая многих –

            себе не нашедшая света,

Только в сером тумане

            случайно обретшая смерть.